Когда она вошла в дом, сгущался плотный туман перед самым рассветом. Огромные дождевые капли повисли тугой пружинкой на спутанных волосах. Она медленно скинула туфли, заправила непослушную прядь за ухо и на цыпочках подкралась к окну. В груди клокотало подкатившей волной радости, так бурно, что хотелось, как можно скорей пережить эти несколько часов мучительного томления. Нет, она не спрашивала себя отчего безликая юношеская беспечность сильнее размеренного устоявшегося быта, отчего таинственная грусть царапает умопомрачительные надежды. Она просто сделала большой глоток выдохшегося вина и достала сумку. Покатала её босой ногой по полу, словно та имела какой-то нарочито напыщенный вид и чтоб спешно заполнить её вещами, нужно непременно привезти её в чувство. Затем, она застегнула её и успокоилась. Нет никаких сомнений, она едет.
Она была уверена в себе ещё ночью.” Уж я то не облажаюсь, не жди!” думала про себя, лукаво вытаскивая из его рук глянцевый билет, только что приобретённый на спор. Вероятно, он хотел повеселиться, он хотел увидеть её замешательство, убедиться, как легко ему удаётся, всё ещё удаётся, да, выудить без особого напряжения, какую-то давнюю глубинную власть, кнопочку управления. Но она хохотала: “боже, как он понятен”, непринуждённо убирая билет в сумку. Он тоже убрал свой, улыбался, задирал бровь, заговаривался. Куда они едут ? Чёрта с два, что-то доказывая друг другу. А потом начался дождь и об этом нелепом инциденте как будто уже никто не вспомнил. Она помнила. До самого конца. Помнила, когда доставала ключ от квартиры, когда поворачивала замок. Помнила, когда расчёсывала белокурые пряди, склеенные от влажного воздуха, когда смывала косметику с лица и набивала сумку. И была такой отчаянно-непобедимой, готовая бросить вызов любому повороту судьбы. А когда, откинувшись в кресле она проваливалась в сон, её мучило скудное разочарование. Иллюзорная зависимость – быть нужной, быть любимой. Хотелось встать и вытряхнуть эту сумку с вещами, к чертям собачьим.
Днём она отвлекала себя, изображая ориентированность в любых рабочих вопросах. Хватаясь за всё, что могло унести её подальше от груза навалившихся мыслей. Теперь она находилась в аду собственной жалости, неполноценности и какой-то тупой, выворачиваемой на изнанку тоски. Никто этого не мог разглядеть, никто, пожалуй, даже собственный кот, устроившийся в коленях. Она запивала тоску крепким кофе, потом заваривала чай, снова кофе, затягивалась сигаретой и компенсируя проигрыш, посылала всё, к тем же чертям собачьим. Потому что он не звонил. Он не звонил…
Не позвонил он. Да и не должен был, отчего же ? В сумке лежал холодный, глянцевый на ощупь билет. Зал ожидания источал запах ванили. Миниатюрные кафетерии аэропорта повсеместно заручились задаривать своих пассажиров энергией тепла, уюта и бодрости. Бодрости, вот, что ей сейчас не хватает, бодрости, потому что раннее утро и последняя выкуренная сигарета, растворили в себе остаток непробиваемого спокойствия.Зная, как проведёт эти выходные при любом раскладе, но добавляя тонуса в свои мысли, она подстёгивала неопределённость фразами: ” Ну, сейчас мы узнаем, у кого же из нас кишка тонка “. Она хитрО потирала ладошки, бросала резкие взгляды на проходящих мимо, ковыряла ложечкой приторный чизкейк, запивая его минералкой и посматривала на часы. Объявили посадку. Основная масса галдящих соседей втиснулась в хаотичную очередь. Ей тоже пора идти. Она почти встала, почти развернула профиль, приготовила посадочный талон. Он положил свой рядом, словно поставил печать. Мелкие капельки пота покрывали его ювелирно подстриженные виски.
Апрель 2016. Москва